История Русского Рока.1983. “Дело Романова”.

Заканчивая описывать 1983 год, невозможно не уделить время произошедшему в это время (вторая половина 1983 -первая половина 1984 г.г.), так называемому “делу Романова”.

Мы уже упоминали частично об этой истории несколько раз, наиболее подробно в статье об истории группы “СВ”.  В сегодняшней статье расскажем чуть подробнее.

12 июля в газете «Советская культура» была опубликована гневная статья А.Андрусенко «Заметки зрителя о концертах ВИА», а вскоре последовал приказ Министерство культуры РСФСР № 405 «О мерах по упорядочению деятельности вокально-инструментальных ансамблей».

Одной из первых жертв этого приказа стал питерский ансамбль «Калинка», который не сдал программу худсовету и был расформирован. Еще одной жертвой оказался вполне благопристойный ансамбль «Коробейники», с которого было снято звание лауреатов.
Следующий удар пришелся по Группе Ованеса Мелик-Пашаева. Этот ансамбль, собранный вокруг песен Алексея Романова всю весну много гастролировал, а в июне записал магнитофонный альбом «Радуюсь», в который вошли, как уже известные, так и новые песни Алексея Романова – «Спешит моя радость», «Все сначала» и др. Романов был счастлив – он давно мечтал творить, работая легально.

Но вдруг счастье закончилось: в сентябре против Романова было возбуждено уголовное дело. Поводом послужили концерты «золотого» состава группы «Воскресение», подпольно организованные в ДК завода «Серп и молот». В 1983 году Генеральный секретарь ЦК КПСС и бывший руководитель КГБ Юрий Андропов распорядился заново рассмотреть все закрытые дела, среди которых было дело о «левом концерте» «Воскресения». Обвинение выдвигалось против Романова и звукооператора группы Александра Арутюнова.

Алексей исправно ходил на допросы, пока следователю не надоело каждый раз писать повестки, и она, некто Травина, посоветовавшись с начальством, изменила Романову меру пресечения: за этим последовало полтора месяца в КПЗ и девять месяцев в «Бутырке». Вместе с Романовым, был арестован и звукооператор Александр Арутюнов, под давлением следователя признавшийся, что брал деньги за концерт. Константин Никольский и Андрей Сапунов, участвовавшие в тех концертах, также были готовы явиться к следователю и признаться в том, что получили деньги, но друзья объяснили им, что после своего признания они сразу окажутся в тюрьме, а Романову и Арутюнову они смогут помочь только в том случае, если уйдут в глубокую несознанку.

Следствие по этому делу вела женщина по фамилии Травина (из УВД Мособлисполкома). Остальных участников группы спасло чудо: вызванные на допрос чуть позже, они успели проконсультироваться с юристами (и заочно — с В. Альбрехтом), поэтому на вопросы о том, получали ли они гонорары от комсомольских и профсоюзных организаций, отвечали непрошибаемым «нет» … они до конца процесса оставались свидетелями, — в отличие от Романова, который сказал «да».

Получалось, что часть группы работала за деньги, а часть просто так, что было совершеннейшим идиотизмом. Но тем не менее, приказа сажать за идиотизм не поступало… (Илья Смирнов. Из книги «Время колокольчиков»)

Алексей Романов провёл девять месяцев в Бутырской тюрьме, затем два в Серпухове.

В мае 1984-го дело было передано на рассмотрение в суд. Заседание проходило в городе Железнодорожный. Суд вынес приговор: Романову — три с половиной года условно и конфискация имущества (у музыканта конфисковали телевизор, неработающий проигрыватель «Корвет», за который потом на суде забрали 170 рублей, магнитофон «Комета», два кресла, его гитару — красный японский Fender — и все деньги со сберкнижки), Арутюнову — три года колонии.

Валентин Некрасов (экс-«Красные Дьяволята»), в квартире которого находилась штаб-квартира группы «Воскресение», рассказывает:

«Суд над Романовым и звукооператором Александром Арутюновым состоялся даже не в Москве, а в городке Железнодорожном, что в 30 километрах от столицы. Следствие вел тоже не московский следователь, а местный, некто Травина. Суд шел две недели, судья был молодой и в течение всего процесса, казалось, благоволил к Лехе, но когда дело дошло до чтения приговора, он просто прочитал то, что Травина ему написала. Даже не дочитал до конца, потому что поднялся страшный шум, крики, все, присутствовавшие в зале суда, повскакали со своих мест. Но еще до начала заседания в зал вошли крепкие молодые мужчины и женщины в штатском и встали тихохонько по стеночкам – уже по их виду было ясно, каков будет приговор: так и случилось, Лехе дали три с половиной года с конфискацией. Хотя что у него было конфисковывать? Поломанную тахту? Впрочем, у него был еще «Фендер» за тысячу рублей, из-за которого, якобы, все эти страсти и разгорелись».

Сам Романов вспоминает это так:

Как в старой поговорке — был бы человек, а статья найдётся. Так что три года с конфискацией имущества для меня как-то сочинились. Вообще-то, я попал по глупости, потому что врать не умею. Знающие люди говорили: ни в чём не сознавайся. А я после того, как просидел четырнадцать дней в КПЗ, потерял контроль над собой и признался во всём, лишь бы отвязались. После этого меня перевели в Бутырку. Полгода в камере без допросов, в грязи — это, конечно, была пытка. Слава богу, что мои родители подняли шум, дело пересмотрели в суде и меня выпустили.

В КПЗ ни читать, ни писать нельзя. Там можно только считать клопов и смотреть, как перемещаются солнечные зайчики. А в одиночке я пустился в свои излюбленные восточные дела — медитировал, поднимался над полом, вспоминал детально свою жизнь… Были у меня романтические надежды, что я что-нибудь там сочиню, но ничего не получилось. Кстати, в тюрьме мне пришлось пройти экспертизу на предмет сумасшествия — судьба предоставила возможность откосить. Но я по здравому размышлению понял, что лучше лагерь, чем дурдом. Из лагеря рано или поздно выходят, а из дурдома — никогда. Он поселяется внутри человека.(Алексей Романов)

Расследуя «антиобщественную» деятельность группы «Воскресение», следователь Травина заинтересовалась творчеством группы Сергея Попова «Жар-птица».

Вспоминает Сергей Попов:

«Шел 1983 год, первый год без Брежнева. Окрыленные успехом предыдущего альбома, мы записали свой третий магнитоальбом «Рокодром», который был более жестким и более концептуальным. И тут у нас начались неприятности. Я не знаю точно, что послужило толчком к этому – ходили разные слухи: кто-то говорил, что на нас написали письмо в ЦК КПСС, а поэтому органы решили с нами разобраться…

Возможен и другой вариант. Мой давешний товарищ Виталий Рыбаков стал к тому времени членом коллегии Министерства культуры СССР, и как-то на одной из этих коллегий он в присутствии министра культуры и члена Политбюро Демичева показал наши оформленные альбомы, укорив тем самым директора фирмы «Мелодия» Сухорадо: вот, мол, как ребята могут делать сами и делают не хуже вас. Может быть, разобраться с нами решили после этого случая?

Из Москвы стали приезжать многочисленные комиссии, которых интересовало в основном, как мы записывались, как мы стали столь популярны. Но так как я официально работал в студии звукозаписи, и на каждый мой текст ставился штампик, что этот текст разрешен к исполнению, то придраться оказалось довольно сложно. Начались обыски: на работе и дома изымали письма, записные книжки, оборудование. Никогда не забуду, как мы с Сашей Никитиным мешками жгли письма наших поклонников. Было страшно, действительно страшно…

Могло сыграть роль и то, что звукооператор Александр Арутюнов, проходивший по одному делу вместе с Романовым, признался в том, что продал мне микшерный пульт, который он собрал своими руками. Я ездил в Москву на допросы, они длились по 6 – 7 часов, и не было никакой гарантии, что вечером я сяду на дубненский поезд, а не на нары.

Когда обвинения против нас практически рассыпались, меня вызвали в нашу милицию и сказали: «Садись и пиши объяснительную». У меня уже был подобный опыт, и я начал писать, но следователь, посмотрев мне через плечо, что я пишу, сказал: «Возьми новый чистый лист, я буду тебе диктовать». И я стал писать под диктовку и понял, что то, что он диктовал, было гораздо лучше того, что писал я сам. Потом такие же объяснительные под диктовку написали и мои музыканты Леша Сурков и Вова Дягель, и через две недели я узнал, что уголовное дело против меня закрыто…

Обычно у рок-музыкантов натянутые отношения с милицией, у нас же все было наоборот: они меня выручали и очень часто помогали, и раньше, и позже. Я не могу назвать ни фамилий, ни имен, потому что они меня об этом попросили, но хочу сказать: спасибо вам, ребята, тогда вы меня отмазали просто виртуозно!

Затем меня вызвали в горком партии и в одном из кабинетов человек в сером костюме, о чем-то отвлеченно беседуя со мной, взял чистый лист бумаги, нарисовал на нем круг, разделил его пополам, на одной половинке написал «КГБ», а на другой – «МВД». Заштриховав ту половину, где была аббревиатура «КГБ», он сказал: «Эта часть вами уже не интересуется», – и указав на оставшуюся: «А эта еще да!»

На прощанье я получил перечень запретов: больше не быть руководителем рок-группы, никогда не употреблять название «Жар-Птица», никогда не записываться и не писать больше песен. Последнее, конечно, было полным бредом. Я уволился из ДК, где проработал девять с половиной лет, перенес аппаратуру, вернее, студию к себе домой и теперь по вечерам я работал страховым агентом, ночью – дворником, а днем писал новые песни для новой группы…»

Поскольку ОБХСС не смогла найти в деятельности «Жар-Птицы» финансовых нарушений, то в прессе появились гневные статьи, обличающие музыкантов. В статье, опубликованной в журнале «Литературная учеба», верхом безыдейности была названа песня «Привет», написанная Сергеем Поповым на слова… известного советского поэта Семена Кирсанова.

Некоторое время «Жар-Птица» пыталась выкарабкаться, но в конце концов все-таки распалась.

Подготовил Евгений Бунтов. Использован фрагмент из статьи Владимира Марочкина.

Фотографии взяты из открытых источников в сети Internet.