Эм Калинин: «Мимо. Ранен. Убит» — концентрат из страхов, тревог и боли для меня.

13 марта 2020 года группа Аффинаж выпустила в свет шестой по счету студийный полноформатный альбом “Мимо.Ранен.Убит”.

Официальный релиз альбома сообщает, что,

“Мимо.Ранен.Убит”. – это история человека, которого преследует собственная тёмная биография, где он бежит от прошлого, куда глаза глядят, и в итоге теряется, пропадает без вести в мороке странных мистических обстоятельств.

Новый альбом позиционируется как криминальная мистическая трагедия в 10-ти действиях с прологом, интерлюдией и театральными вставками. Роли главного героя, его матери и «злой силы» озвучили актеры Санкт-Петербургского «Театра на Литейном» Александр Кошкидько и Татьяна Романовская, а также известный музыкальный, кино- и телевизионный продюсер Александр Юрасов.

Альбом получил массу версий, интерпретаций и вызвал множество вопросов у слушателей. В сетях уже размещено немало рецензий на него, одна не похожая на другую.

Мы также бессчетное количество раз переслушали альбом и со своими вопросами обратились к автору текстов всех песен “Аффинаж”, в том числе и нового альбома, вокалисту и фронтмену группы  — Эму Калинину.

 

Эм, привет.
Мимо.Ранен.Убит. – мрачно, отчаянно, жутко. Потрясающе. Слушая его, на мой взгляд, найти многих себя и минимум по самоощущению от треков узнать себя получше. Нити страха, в разной степени нанизанные на альбом. Концептуальность альбома, на твой взгляд, заключается в самой мистической истории альбома, либо в многообразном спектре его восприятия?

В последнее время мне всё меньше нравится определение “концептуальный альбом”. Возникает ощущение некой схематичности, отталкивания от какой-то теории. “Мимо. Ранен. Убит” — просто история, у которой нарочно нет неоспоримых чётких контуров, только размытые подсказки. Потому что ни коллектив, ни я сам не знаем разгадки.
Можно создавать историю, как тотально контролируемую тюрьму, где у тебя повсюду развешаны камеры слежения. Где у тебя отделы с документацией. Где ты ведаешь всем и способен управлять каждой деталью. В таком мире, если и случается что-то — то это всегда чрезвычайная ситуация, требующая быстрого реагирования.
А можно создавать историю, как нечто свободное и бесконтрольное. Ты отпускаешь её — и ты уже ей не хозяин, ты такой же наблюдатель, зритель, соучастник. Мне гораздо ближе этот путь, как автору. Я получаю удовольствие от переосмысления собственных работ и от открывания возможных вариативностей (в трактовках, в предполагаемом ходе событий). Ранее, когда у меня внутри коллективов рождались более-менее связные сюжетные работы, с момента их выхода “в мир” я отчасти перестаю быть создателем. И, можно сказать, наравне с другими анализирую и переосмысляю произведение.
Иногда я расстраиваюсь, что плохо владею английским — слушаю какую-то песню и почти не улавливаю смысл. Но часто — это огромное преимущество. Не понимая языка, ты начинаешь понимать язык звуков. Ты слышишь настроение музыкальной материи, начинаешь нутром осязать звуковое полотно. Интуитивно, на чувственном уровне. Это уже не анализ, это тантрический секс с музыкой. Ты рождаешь тот смысл, который чувствуешь, а не тот, который тебе вливает в уши вещающий. А самое неописуемое удовольствие я получал от прослушивания песен, когда улавливал отдельные фразы, понимал их перевод и примерный смысл, а остальное — в тумане. И этот туман — мой, в нём то, что я чувствую.
Я всегда хотел в “Аффинаж” добиваться такого эффекта. Когда музыка и текст сплетаются настолько, что их не хочется отделять, отклеивать. Поэтому в группе мне всегда было важно петь, быть инструментом, а не диктором. Чтобы у слушателя был выбор — слушать слова или не слушать их вовсе. Например, в рэпе (если он на том языке, который для тебя родной) крайне сложно абстрагироваться от слов. Создать крепкое единение из текста и саунда — это удаётся некоторым артистам за счёт оригинальных невнятных флоу, скоростных речитативов (когда за скоростью и техникой “вязнет” смысл, иными словами, ты не успеваешь его воспринять, поэтому в большей степени ловишь грув и настроение). Мне хочется достигать этого вокально, тембрально. Слушатель может вовсе игнорировать текст, выхватывать только отдельные фрагменты текста. А может погружаться в текст. И текст очень важен для меня, потому что я часто обламывался, погружаясь в переводы иностранных коллективов, с горечью думая, “лучше бы я не знал и дальше”, а чувствовал так, как чувствовал.
Сторителлинг в музыке для меня — это точно не “книжное повествование”, внутри него я никогда не претендую на безукоризненную связность. История в музыке — как сон. Он может быть увлекательным, покруче любого киношедевра (именно по ощущениям!), но ты не можешь иметь претензии к своему бессознательному, которое не рисует во сне выверенные сюжеты, у которого нет для тебя продуманных сценариев. Но сон тем и хорош — он не имеет чёткого сценарного плана, есть только наброски, огрызки из твоих впечатлений, попавшие в миксер твоей головы и выданные тебе пачками абстракций разной степени реалистичности, достоверности и чёткости.

 

В комментариях к релизу вы написали: “Смысл там, где вы его ощущаете”, но все-таки. В вашей официальной группе ВКонтакте было много версий о том, какие сюжетные линии видят слушатели. Читали? Какая из версий больше всего в тему?

Я никогда ещё с таким наслаждением не читал разборы альбома. И, читая их, ловил себя на мысли, что желаемый эффект во многом достигнут… самое главное — достигнут для самого себя. Это очень эгоистичное и очень приятное чувство. Многие трактовки и вереницы вариантов помогали мне самому увидеть смысловой спектр наиболее широко. Меня поражало то, как некоторые слушатели выкупали самые призрачные пасхалки, как они умудрялись разглядеть тонкие оттенки, в том числе и очень личные, практически — выцарапанные из собственного бессознательного. Повторюсь, до определённого времени собственные работы остаются и для меня лабиринтом — и я могу подолгу там плутать. Так было и с “Золотом”, который был менее “театральный” по оболочке, у него было как бы меньше “одежды” и деталей, уводящих на себя внимание, тем не менее, когда я рассматриваю альбом как целое, — всегда начинаю слышать его с разных сторон. И понимать иначе, спустя время.
Насчёт того, какая версия больше всего в тему — у меня нет ответа, потому что у меня, повторюсь, нет константной версии. Я даже не могу сказать, что случилось с героем. Могу только догадываться. Финал открытый не только для слушателя, он такой же открытый и для меня. Мы уже говорили в паре интервью, что, например, Саша Корюковец очень переживал за героя и предпочитает думать, что “хорошее место”, из которого звонит Яков — это действительно хорошее место.

Какого бы исхода судьбы Якова ты пожелал сам? Что ты сам к нему испытываешь, как к человеку? Жалость/симпатию?

В данный момент мне его очень жаль. Без симпатий.
Считаю важным добавить, что, когда в голове вырисовывались все эти “сюжетные вставки”, я то и дело прокручивал в голове одну историю, о которой узнал из новостей. А именно — дело об убийстве человека полицейскими, история Станислава Головко, которому было около 40 лет (как и Якову по задумке). Я помню те кадры… когда избитого и уже наполовину обезумевшего Головко снимают на телефон. И его лицо — из-за громадных гематом он похож на панду. Во всей этой истории — такая безысходность… и самое страшное — осознавать, что это, в сущности, рядовая история. Банальная, проходная. Из таких обыденностей и соткан ад. От таких обыденностей у меня возникает тошнота — неконтролируемая, физическая.

Что общего у Эма Калинина и главного героя альбома?

На самом деле, думаю, многое. По крайней мере, могу с уверенностью сказать одно – все композиции, без исключения, были сочинены в минуты глубоких переживаний, в моменты утопания во внутреннем мраке. Несмотря на то, что написаны были в разное время и с приличными интервалами. «Мимо. Ранен. Убит» — концентрат из страхов, тревог и боли для меня. Не говоря уже о том, что записывался он в период очень нестабильного эмоционального состояния. Работая над вокальными партиями на студии, я думал порой, что некоторые песни просто не запишу – физически не вывезу. Как, например, песню «Ангел»… я подолгу не мог целиком сосредоточится на голосе, потому что в горле вставал ком – и всё, затык, тупик… И не идёт дальше. Просто такое состояние на грани нервного расстройства. «Котик» — также. Писал его дважды. Какие-то песни напротив – срабатывали, как терапия. «Хостел», например. Я его на одном дыхании записал. Будто боксёрскую грушу молотил. Или «Кто тебе важнее?»… Работа над альбомом – парадоксальное для меня время… такое счастливо-несчастное. Как нахождение в межмирье каком-то.

 

Хостел – настоящий хоррор. По тексту, по саунду, надрыву в песне. Слушая его, реально ощущаешь ужас и холодный пот на коже. Просто – зачем так отточенно жутко?

Мне он, кстати, не кажется таким уж жутким. Лично для меня на альбоме есть песни намного невыносимее. «Хостел» это просто хоррор-тяжеловес. То, от чего можно укрыться. А есть вещи, от которых нельзя спрятаться. Зловещий недуг, незаметно вползающий в твою плоть – это гораздо страшнее громадного, но видимого монстра. Я люблю эту песню, пожалуй, она в «топ-3» для меня, но люблю её за другое. За это буфонадное величие мглы, за гипертрофию, за ревущую инфернальность, которую хочется наблюдать – как разрушительный торнадо. Он и пугающ, и красив, если наблюдать издали.

Кто придумал имена героев? Они связаны с библейской темой?

Это в большей степени отсылка к стихотворению Валерия Брюсова «Записка самоубийцы»:

«Завтра, когда мое тело найдут,
Плач и рыданья поднимутся тут.
Станут жалеть о судьбе дарований,
Смерть назовут и случайной и ранней,
И, свои прежние речи забыв,
Станут мечтать, как я был бы счастлив.
Только одни стебельки иммортели
Тихо шепнут о достигнутой цели.»

Это стихотворение для меня – что-то вроде личного эпиграфа к альбому. До колючего холодка цепляют финальные строчки. Где бессмертник шепчет о гибели, как о финальном достижении лирического героя. С тихим одобрением. С братским пониманием.
Все остальные заигрывания с аллюзиями в данном случае (лично для меня, повторюсь!) – вторичны, хоть и имеют место быть. Для меня наиболее важна ключевая метафора – фигура человека, который выглядит, как живой, но живым не является. Образ жертвы фатума, сочувствие к которому обусловлено не слезливыми симпатиями, а общечеловеческой скорбью по всему, что гибнет до срока.

Кстати, в комментариях в посту альбома выложили версию альбома, связанную с темой истории Христа. Как ты ее воспринял?

Как я и говорил выше – как одну из допустимых вольных трактовок. Подчеркну ещё раз, для меня не важна истинность или ложность восприятия, гораздо важнее сам процесс мышления, шевеления в мозгу и в сердце. Произведения, в которых некогда я видел только боль, с ходом времени наполнялись для меня пронизывающим живительным светом. Одни и те же слова, одни и те же, казалось бы, формы. Слёзы отчаяния сменялись слезами очищения – и наоборот. Я убеждён, что в этом и есть сила вечного искусства – в том, что оно меняется вместе с тобой. Ты читаешь книгу в тринадцать лет, затем читаешь эту же книгу в тридцать – и это совершенно другая книга. Если это действительно КНИГА, а не ворох макулатуры.

 

Альбом увидел свет в пятницу 13-е. Специально подбирали дату?

Удивительно, но нет.
Это совпадение.
Которое возникло в результате непредвиденных задержек в работе над альбомом. Его выход был запланирован на конец февраля – самое начало марта.
И когда по итогу обозначилась дата 13-е – мы были в таком мыле, что меньше всего думали о дне недели. А потом, уже перед самой публикацией, мы списались с Сергеичем, мол, ничего себе совпадение!

Записи телефонных звонков – твоя идея? Что вы этим хотели показать, привнеся их в альбом? Добавить смуты, тревоги, жути, смысла?

Скорее, добавить кинематографичности. Мыслили «Мимо. Ранен. Убит» как аудиокино. С теми оговорками про сюжетность, о которых я говорил выше. Потому что, всё же, это не полноценная книга, не спектакль и даже не мюзикл. И даже «аудиокино» – слишком самонадеянно и громко звучит. Скорее «аудиокороткометражка», сопровождаемая саундтреками, если утрировать. С одним из голосов в альбоме – прекрасная, как мне кажется, история вышла. Нам очень хотелось, чтобы Якова и Некто озвучили мастодонты российского кино… Как бы это дерзко ни звучало, на роль Якова нам хотелось Машкова, а на роль Некто – Гармаша. Это была безумная, до смешного самоуверенная затея, но всё же с этой затеей я обратился к нашему хорошему другу – к режиссёру и продюсеру Александру Юрасову. Благодаря ему в моей телефонной книжке оказались телефоны Сергея Гармаша, Алисы Френдлих (её мы хотели на роль матери), Саша связался и с менеджером недосягаемого Машкова… Но я никому из них так и не решился позвонить. А время шло. Тем временем Саша Корюковец уже нашёл актёров на роли Якова и матери… А я шёл на тренировку, набираю Сашу Юрасова, поговорить о том, какой я трусишка. И в процессе разговора понимаю, насколько мне нравится голос самого Юрасова. И говорю ему: «Саш, а давай ты будешь Некто?» Он ответил: «Я? Серьёзно? Почту за честь!» И когда он записал все реплики, я понял, что это стопроцентно то, что нужно.

Есть такой фильм с Николасом Кейджем – “Глаза змеи”. Кто смотрел – сразу вспомнит, что “глаза змеи” – неудача в игре в кости. Выпавшие две единицы. После прослушивания песни “Пан”, сразу вспомнилось. Главный герой ко всему прочему питал слабость к азартным играм?

Я, разумеется, помню этот фильм и в очередной раз восторгаюсь тем, что даже такие подсмыслы выкупаются! Был ли он лудоманом? – Возможно, да. Как и то, о чём я говорил на интервью Apple Music – об отсылке к фразе «Пан или пропал». Азартные игры зачастую подразумевают такой исход. Поэтому, как один из смыслосодержащих ярусов, – конечно же.

 

Вы выпустили «Котика» перед выходом альбома и многие слушатели восприняли котика как образ человека. В концепции альбома песня приняла совершенно иной смысл. Это было намеренно сделано?

Для меня котик внутри этой песни всегда был котиком. У Чехова в рассказе «Ванька» есть фраза, ставшая крылатым самостоятельным выражением – «письмо на деревню дедушке». Это уже даже не письмо какому-то конкретному дедушке, это в принципе письмо вникуда… письмо, на которое не будет ответа. Вот так и фраза «Земля из-под ног уходит… вспоминай меня, котик» – она как синонимичная вариация «Не поминайте лихом!» И оттого, что это прощание не с человеком, как по мне, – оно ещё более горестное.
А то, что фраза будет истрактована, как сюсюкающая нежнятинка — так, во-первых, это было практически всегда (есть люди, для которых “всё есть Любовь!”… когда вышла “Ни за что не скажу тебе “Прощай!” — было то же самое, хотя для меня по-прежнему это история прощания с Землей), а во-вторых, я не отступаю от своей позиции и повторяю, что не настаиваю на каком-то единственно верном толковании. И если для кого-то “Котик” — это любовное послание, то пожалуйста. Никаких возражений.

Кстати, в твоем описании «Котика», ты пишешь, что у героя, кроме мамы и кота никого нет. Ну, это по сути целая семья. Мама через слово называет сына «мой родной», видно, что искренне любит и переживает за него, кот не ест, ждет и любит. Якова ждут. Есть много людей, у которых нет вообще никого, и они справляются. Нет здесь ощущения наигранности, чутка выдумки? Или, возможно, это для показать всю циничность/гниль его человеческой сути?

О, а это уже тончайшие и крайне деликатные вопросы. И рассуждать тут можно очень долго. И рассматривать вопрос с разных позиций – с бытовой, с психотерапевтической, с социальной, с духовной.
Есть в песне Леонида Фёдорова замечательные строчки «Как бывают далеки близкие, казалось, люди»… Одиночество – это не математика, где «один» – значит одинок, а «два» – это значит уже вместе, а «три» – это уже дружная семья. Одиночество, на мой взгляд, — в первую очередь непринятие себя. Когда ты принял себя – ты уже не одинок. Ты не одинок, будучи в весёлой компании равно так же, как не одинок в уединении. А когда ты с собой не в ладу – ты невыносимо одинок везде.

 

Спасибо большое тебе за уделенное время. Береги себя!