Легенды Отечественного Андеграунда. Веня Д’ркин.

Некоторые говорят о нём как о последнем гении русского рока, некоторые, что он был последним, кого переписывали с кассеты на кассету, некоторые называют глашатаем потерянного поколения, а для многих его имя до сих пор неизвестно.

Веня Д’ркин, Дрантя, Дркин, Др. , а на самом деле Александр Михайлович Литвинов родился 11 июня 1970 года в посёлке Должанский Свердловского района Луганской области, тогда -УССР, сейчас – под контролем ЛНР. Отец – Михаил Литвинов, был директором школы, мать — учителем математики. С 7 лет Саша Литвинов писал стихи, с 12 лет рисовал и писал маслом картины, учился играть на гитаре. Учился в школе № 18 Свердловска (Луганская область). В 14 лет создал в школе ВИА, в котором являлся вокалистом, гитаристом и руководителем.
В 1987 году закончил учёбу в школе с золотой медалью и поступил в Рижское военно-политическое училище, но учиться там не стал, а сразу же перевёлся в Донецкий политехнический институт на геологоразведочный факультет. Есть другая версия- что Саша мечтал поступить в Рижское военно-политическое училище, где уже учился его старший брат Олег. Сдав уже все экзамены, он был не принят по здоровью , сказалась травма полученная незадолго до этого. И лишь после этого Саша поступил в Донецкий Политех, где в качестве вступительных зачли экзамены , сданные в Риге.

В 1988 году был призван в армию. Служил в конвое, охране и ракетных войсках в Павлограде, затем был переведён водителем в Донецк. Осенью 1989 года уволен в запас. В этом же году записал в Донецке 23 песни. Безымянная запись спустя время была названа просто “Донецк”.

До 1991 года жил в пгт Мироновском (Мироновка) Дебальцевского района, где работал водителем и писал песни. Там же были сделаны ещё две записи – “Акустика” из 12 песен и “электрическая запись” с местной группой “Ая” из 18 песен.
В 1991 году перевёлся в Луганский сельскохозяйственный институт на факультет механизации сельского хозяйства. Осенью того же года знакомится с девушкой Полиной (Пэм), которая в будущем становится его женой. Тогда же он собирает коллектив «Давай-Давай». Они играют на нескольких концертах в ДК ЛСХИ. К сожалению, записей не осталось. 21 декабря ( по другим данным -15 декабря) во втором общежитии ДПИ была сделана акустическая запись, известная впоследствии как “Донецкая бобина” (“Запись для Сергея Боряка”) – лучшая из ранних записей Александра Литвинова.

Весной 1993 года выступает на фестивале «Рок против наркотиков», а осенью переводится на заочное обучение и уезжает в посёлок Новолуганское (Артёмовский район Донецкой области), где работает сначала слесарем на КРС, а потом художником Доме Культуры.

Весной 1994 года женится на Полине (Пэм). В том же году едет на фестиваль «Оскольская Лира», где Александр шутки ради заявляет, что он Веня Ды́ркин из Максютовки, и под этим псевдонимом он становится лауреатом. Там он знакомится с известным ростовским бардом Геннадием Жуковым, маститым и занимавшим место в жюри фестиваля. Жуков скучал в жюри, на прослушивании первого тура… После пары песен Саши, Жуков немедленно утащил Дрантю бухать в гостевые домики оргкомитета, оценив как равного! По особому решению Комиссии, по представлению Геннадия Жукова, Саше было присвоено звание «Джокера фестиваля».

Осенью этого же года Д’ркин с Полиной (Пэм) переезжают в Свердловск (Луганская область), где он работает в старших классах школы № 18 учителем физики. 12 декабря 1994 года у них рождается сын Денис Литвинов.

Летом 1995 года Д’ркин во второй раз едет на фестиваль «Оскольская Лира», где получает гран-при. Осенью переезжает с семьёй в Луганск, где работает на стройке.

Если в 1989-1991 годах редко и на бытовые магнитофоны, но всё-таки делались записи, то с 1992 до весны 1996 года записей не было (исключение – запись выступления на «Оскольской Лире» 31.07.1995). И вот весной в Луганске делаются целых три записи! Это “Квартирник у Игоря Шабаева” 17 марта, семипесенная запись “Песни Брайна” и впервые – студийная запись, впоследствии получившая название «Луганск студийный», осуществлённая тем же Игорем Шабаевым 17 апреля.

Летом 1996 года Веня снова едет на фестиваль «Оскольская Лира», где поёт уже в качестве почётного гостя. Там же, в Старом Осколе делается запись домашнего концерта. Бард Геннадий Жуков зовёт его в Москву с обещанием помочь. Осенью по финансовым причинам Д’ркин перевозит семью обратно в Свердловск, а сам едет в Москву.

Итак Веня Д’ркин приехал “покорять Москву”. Виктор Луферов, с которым Саша также познакомился на «Оскольской Лире», приютил его в своём театре – студии песни “Перекресток”, где Дрантя в буквальном смысле жил около месяца. В октябре – ноябре 1996 года Д’ркин играет несколько квартирников (записаны “Домашний концерт у Макса Кротова” 6 ноября и “Квартирник в Жулебино” в октябре) и два концерта в театре-студии песни Виктора Луферова «Перекрёсток» (оба записаны – “Дебют в Театре песни «Перекрёсток», Москва, 16 октября 1996 года” и “«Коллапс». Концерт в Театре песни «Перекрёсток», Москва, 3 ноября 1996 года”).

А 3-11 ноября 1996 года при содействии Виктора Луферова, записывает на студии «Остров» магнитоальбом «Крышкин Дом». Интересна история альбома. Изначально автором был задуман иной порядок песен. Однако, при записи кассеты в оглавлении были перепутаны стороны. Дрантя послушав альбом в новом порядке сказал: «что-то в этом есть»… — при переиздании на CD этот порядок был сохранен как «привычный». Мастер-лента записи не сохранилась. Альбом был сброшен на «металическую» компакт-кассету и тиражировался с нее в «Перекрестке», где в 1997-1999 его можно было купить. По приблизительным оценкам, было сделано не больше 100 копий. В 1999-м году был выпущен небольшой тираж кассет для сбора денег на лечение Александра Литвинова. В 2001-м году, при меценатской поддержке Алексея Приймы альбом былотреставрирован и выпущен на компакт-диске. Из этого [1000-го] тиража около шестидесяти дисков вышло в специальном, дизайнерском оформлении. Параллельно на “Выргороде” был сделан тираж кассет.

Той же осенью Александр успел ещё раз съездить в Старый Оскол, где дал квартирный концерт, выпущенный спустя 5 лет как “«ДрДом». Квартирник в Старом Осколе у Михаила Машкары осенью 1996 года”.
В декабре в Москве сыгран концерт в маленьком клубе «Intoyo Club», выпущенный спустя 10 лет.

В январе 1997 года Д’ркин перевозит Пэм с сыном в Краснодон, там устраивает Пэм на работу, сам же снова уезжает в Москву. Собирает “Д’ркин бэнд” .
Состав : Веня Д`ркин (А.Литвинов) – вокал, гитара, голос;
Вероника Беляева – скрипка, бэк-вокал;
Андрей Собко – баян;
Олег Головин – барабаны;
Евгений Опрыжко – бас.
Чуть позже состав трансформировался:
Веня Д`ркин (Александр Литвинов) – гитара, вокал
Наталья Барановская – вокал, перкуссия, тамбурин
Вероника Беляева – скрипка
Сергей (Фил) Белов – гитара, бэк-вокал
Руслан (Чан) Бондаренко – перкуссия
Алла (Белка) Велько – бэк-вокал, перкуссия

1997 год становится наиболее активным в концертном плане — многочисленные клубные и квартирные концерты, концерт на радиостанции «РаКурс», гастроли по городам Подмосковья, поездки в Воронеж, Харьков. Готовит совместную программу с Геннадием Жуковым и выступает с ним на нескольких концертных площадках в Москве. Почти все концерты были записаны и спустя годы изданы.

В марте 1997 года Д’ркин за три дня на студии Алексея Вертоградова MW-Records записывает альбом «Всё будет хорошо». Этот альбом достоин отдельного описания.
Альбом «Всё будет хорошо» имел ограниченное хождение на кассетах в 1997—2004 гг. Устроившая запись и издавшая его студия «Колокол» в начале 2000-х гг. планировала выпустить альбом на диске, однако, не успев осуществить это намерение, прекратила свою деятельность. В итоге, впервые на CD альбом был издан «Выргородом» лишь в 2019 году.

Как уже сказано, альбом записывал Алексей Вертоградов на своей домашней студии MW-Records в марте 1997 года. И у Вени, и у Алексея это был первый опыт поканальной записи. В процессе работы и звукорежиссёр, и музыканты учились и набивали шишки. Впоследствии именно этот опыт позволил Вене записать в одиночку в бытовых условиях «Тае Зори» со всеми его наложениями.
Прямо во время работы над альбомом Веня сочинил песню «Всё будет хорошо», тут же записал её, — и переименовал альбом, называвшийся ранее «Дули две».
Друзья свидетельствуют, что сразу после записи «Всё будет хорошо» он был очень рад произошедшему.

«Кажется, я в Белгород приехала, и прям сразу на остановке он радостно сказал, что записал кассету. Думаю, радость была от возможности поэкспериментировать со звуком, инструментами, прибамбасами… а заодно и записал», — вспоминает одна из близких знакомых музыканта.

Однако впоследствии мнение автора об альбоме изменилось. Полученным результатом — а ещё больше взаимодействием со студией «Колокол» — автор в итоге остался недоволен, и высказывался об альбоме и о москвичах довольно нелестно. А перед смертью, сожалея о том, что альбомные песни увидели свет в черновых, не выверенных аранжировках и что альбом оказался в руках людей, доверия к которым он не испытывал, Д’ркин оставил такую запись:

«Мои песни — мои дети.
У моих песен есть я — любящий и по возможности справедливый отец. Ещё у них есть родственники по отцовской линии.
И н и к т о ! более никаких прав на них не имеет.
Я, как отец, не уберёг двадцать песен «Всё будет хорошо».
Простите».

Памятуя об этом, некоторые из друзей Вени выказывали удивление и непонимание, зачем издавать «Всё будет хорошо» на компактах и таким образом напоминать о существовании альбома.Но, это — единственная студийная фонограмма, дающая представление о звучании группы ( хоть на записи играли только Веня и скрипачка Вероника Беляева), и это единственная поканальная запись. Других нет.

Если попытаться составить график перемещений Вени Дркина по стране (по странам, точнее) в 1997-м году, получится сложная, суетливая, нервная линия, складывающаяся в замкнутый круг, — так мечется тот, кто попал в клетку. В 97-м Дркин был уже другим — осознавшим, что он может и чего он хочет, собравшим силы, взрастившим талант, и Москва, к которой его влекла все та же центростремительная сила, была для него уже не пространством надежды, но необходимостью — нужно было идти вперед. Нужно было записывать настоящие альбомы. Нужно было делать настоящее дело. К тому же появились и люди, готовые этому делу способствовать, — за Дркина взялась хиреющая Московская рок-лаборатория, и сейчас уже не разобрать, кто там для кого мог бы стать спасательным кругом.
Дркин даже не уперся в собственный потолок, а ударился о него со всей силы — до боли, до зубовного скрежета.

Анастасия Тюнина (музыкант, лидер группы «Настежь»): Он очень боялся Москвы, боялся, что его кинут, — у него это была почти навязчивая идея. Он настойчиво хотел записываться и все время искал такую возможность. Все, что рождалось, немедленно пытался зафиксировать. В этом плане он молодец, что за этим следил. Он все время что-то рисовал, сочинял, все время разводил какую-нибудь деятельность. На месте вообще не сидел. Только когда спал — и то я сомневаюсь. Алкоголизм, конечно, здорово мешал планам — хотя, если бы он не пил, это был бы, мне кажется, совсем другой человек.

Александр Литвинов (Веня Дркин): Честно сказать, есть такая мысль [найти продюсера и раскрутиться]. Может быть, и получится, но только подход такой очень странный. Где начинаются деньги, там рок-н-ролл заканчивается. То есть нам надо как-то не потеряться… В общем-то, есть у нас продюсер, то есть устроитель скорее. Вот сейчас она приезжала, говорила о том, что в Москве в следующем году 200 лет со дня рождения Пушкина. Придумай, говорит, что-нибудь про Пушкина. Сейчас там прет все, бандиты всякие вкладывают деньги в это мероприятие — там своя схема именно отмывки денег. Придумай, говорит, мультик там какой-нибудь по Пушкину или рассказик, все напечатаем, за все заплатим. Она хорошо все устраивает. То есть, я думаю, она будет нам помогать, но мы должны для этого просто сыграться, а сыграться у нас никак не получается: все приходится где-то мотаться, по Воронежам, по Москвам. В общем, ничего толком не выходит, сарай. От этого весь на нервах, перед концертом нажираешься как свинья. В общем, некрасиво все… (Из интервью в Алчевске)

Валерий «Лерыч» Овсянников (директор «Дркин-бэнда»): Он хотел как-то вырваться, кем-то стать. Ну а как? Он ведь только этим и занимался. Так и говорил: у меня есть талант, покупателя нет.

Петр Глухов (музыкант, президент Неформального фонда Вени Дркина): По поводу Дранти всем казалось, что ему не надо ничем помогать, потому что он уже сам по себе настолько крут… Было понятно, что он здесь с нами ненадолго и его взлет — вопрос времени исключительно. Не было ощущения, что ему какая-то помощь вообще нужна. Сейчас-то понятно, что была нужна на самом деле.

Ярослав Гребенюк (журналист): Разумеется, сразу было понятно, что Дрантя не из числа звезд ДК железнодорожников. Для себя я подсчитывал, что там есть процентов двадцать Чижа, десять — Башлачева, пяток — БГ, но остальное-то его, Дрантино. И — сейчас почему-то интересно это вспоминать — как-то не ставился даже вопрос о раскрутке, о том, что ему нужно выходить на большую сцену. Дранте было лет двадцать шесть, и подразумевалось, что все у него впереди. Даже не возникала мысль, пробьется он или нет. Я думал себе, что славы, равной известности Чижа, Дрантя заслуживает, и она обязательно придет, и он добьется всего, чего захочет, хотя бы потому, что все у него уже есть… Сам Дрантя на эти темы тоже никогда не говорил. (Из статьи в газете «Луганчане»)

Глухов: В Москве много людей, которые могли ему в то время помочь, они мне потом говорили: «Ну где он был в 97-м?!» Но он попал на Синякова, на людей из Рок-лаборатории — они заключили с ним какой-то контракт, пообещали денег, но в результате… Про альбом «Все будет хорошо» у него была запись в блокноте — мол, не уберег. Когда он там сидел, у него стояли над душой — мол, давай быстрей, у нас студийное время дорогое. Я вообще не представляю, как можно девятнадцать песен с накладками физически записать за три дня. Ну и студия «Колокол» потом еще кассету убила. И была еще эта дурная идея у Дранти увеличить немножко скорость — типа инструментал становится повкуснее и голос как у Гребенщикова. Дрантя этот альбом жутко не любил, всегда говорил, чтобы его не покупали.

Игорь Бычков (музыкант, лидер группы «Алоэ»): С записью «Все будет хорошо» было недопонимание, но в порядке рабочего момента. Др сделал запись, и ему не понравилось, что ему не дали ее переделать. Это ведь был реальный эксперимент — он никогда ничем подобным не занимался. Писался внакладку, все писал сам — и инструменты, и голоса. И случился такой казус, что человек, который все это записывал, просто не смог окончательный продукт сделать профессионально. Конечно, этот альбом нельзя было выпускать. Др это понимал, но его уже никто не слушал: бумажку он подписал, качество студию «Колокол» устроило, и они кассету выпустили. Ну и с деньгами тоже — получил он за все долларов двести, которые в период записи были пропиты.

Литвинов (Дркин): Деятели Московской рок-лаборатории затянули меня на хату (там аппараты стояли) и сказали: «Давай песнюшки свои — вот магнитофоны стоят классные, коньяк…» Стал напевать, они говорят: «Так, тут нужно накладывать вторую гитару, второй голос». Я говорю: «Ну давай попробуем». И буквально за два дня записали кассету «Все будет хорошо». Многие песни были совершенно сухие, под одну гитару, но где-то через месяц я встретил Веронику со скрипкой, попросил наложить чего-нибудь на сухие песни, она сделала несколько скрипичных партий. Потом мы все это послушали, и деятели стали говорить: «Давай мы ее выпустим». А я, провинциал, думаю — вот это да, приехал полгода назад, уже кассеты выпускают, вот это подъем! Подписал контракты кровью, как полагается, и вышла эта кассета. Страшно нелюбимая мной — ну там вообще сумбур какой-то вышел. Поругался я с ними, говорю: «Ну как же это так?», а они в ответ: «Старик, мы тебе гонорар выплатим!» Ну, говорю, давайте. Приезжает один пряник, говорит: «Десять кассет продали». Да, думаю, поднялся я на ваших кассетах круто, а он мне: «Твоих пять тысяч с кассеты». Дает сорок тысяч, а я спрашиваю, почему сорок, а он мне говорит: «Но ты же одну кассету себе взял!» Что ты будешь делать! С Москвой на этом завершилось. (Из интервью В.Ласточке и И.Поволяеву для газеты «Рок-н-роллер», 1998 год)

Владимир Кожекин (лидер группы «Станция Мир», промоутер): Осенью 97-го мне Дркин позвонил сам. У него были концерты в Москве, ему надо было где-то ночевать, и я их вписал всем составом. Мы с ним сутки прообщались, договорились об обширной совместной деятельности и так далее. И как раз от меня он поехал узнавать диагноз — почему у него так сильно распухла шея, почему болит горло. В следующий раз мы увиделись, когда его привезли в Москву умирать.

Овсянников: Осенью 97-го «Др-бэнд» ездил в Москву, там как раз было 850-летие. Ну на самом 850-летии мы не выступали, а приехали на свадьбу к Бычкову: она проходила в «Р-клубе», охрана водку отбирала, сало порезать не давали, ну, в общем, обычная жесть. А потом был концерт в парке Горького — там выступала «Коррозия металла», Наталия Медведева, Филипп Киркоров и Дрантя. (Смеется.) В те дни был какой-то день рождения «Вечерней Москвы», и они устроили такой разноплановый концерт — сначала рокеры, потом попса. Мы туда попали по линии Московской рок-лаборатории, они нам помогали. Ну на лимузине Киркорова, помню, спокойно разместились, пока он интервью давал, — положили газетку, налили. А когда Киркоров давал интервью на камеру, там как раз на заднем плане Дрантя играл.

Глухов: В парке Горького сцена под народный оркестр, и там это все немного потерялось. Начиная с того, что звук строился под «Арию», и под Дрантю, естественно, никто ничего специально настраивать не стал. Они вышли — от одного до другого пятнадцать метров. Ну спели. Зато 850-летие Москвы.

Олег Пшеничный (журналист): Про то, что Веня Дркин болен и находится в Москве при этом, мне сказал, кажется, Игорь Бычков из группы «Алоэ». Я попросил организовать мне с ним встречу — вдруг я смогу быть чем-то ему полезен. Встречались мы в пабе, и Веня чувствовал себя неуютно — видимо, паб этот показался ему буржуазным. Но он очень хорошее впечатление произвел — тихий, внимательный, умный человек. У нас состоялся недолгий спокойный разговор о его будущем: я сказал, что у нас есть потенциал и возможность устроить его на съемную квартиру в Москве и заняться вопросом лечения, также можно делать квартирники, потом как-то выводить это на клубный уровень, ну и так далее. Но он очень вежливо отказался. Правда, нес такую пургу, какую любят нести музыканты-неформалы: «мое место там», «моя судьба» и все такое прочее. Я говорю — ну хорошо, но судьба-то должна быть длинной, надо сделать перерыв, серьезно заняться здоровьем, а потом — вперед, на свое место. Не знаю, может быть, просто-напросто я ему не понравился. Также в нашей встрече принимал участие знакомый, который работал на лейбле «Видеосервис». Но знакомый этот был человек необязательный и довольно поверхностный, вот в чем дело. То есть Веня сказал, мол, да, я открыт ко всем предложениям и контрактам, давайте думать, человек обещался проконсультироваться с начальством — а дальше ничего и не было, насколько я знаю. Это был, в сущности, необязательный разговор. В том-то и дело — если бы Веня задержался хотя бы на месяц в Москве, можно было бы его привести и к более серьезным людям.

Литвинов (Дркин): Мне кажется, что Дркин — это явление, которого нет, и оно достойно быть показанным везде. Мне сейчас играть негде, кроме как в Воронеже, Белгороде, Москве, нескольких городах Украины. Питер, Рязань, Калуга и прочие меня не знают (кроме, может быть, пары торчков, которые ездят по стране и слушают записи). Мне кажется, что это достойно быть услышанным во всех городах, и я хочу играть много. (Из интервью В.Ласточке и И.Поволяеву для газеты «Рок-н-роллер», 1998 год)

Кожекин: В Москве он умудрился не встретиться ни с кем, кто мог бы это адекватно оценить. Появлялись директора, что-то обещали, ничего не получалось. Появлялись люди, которые говорили — сейчас я дам тебе много денег, все будет. Появлялся Пшеничный с «Видеосервисом». И ничего не было в результате. Он сидел в жесткой засаде и перед смертью по поводу музыкальной деятельности был в полном обломе полностью. Говорил — если выкарабкаюсь, концертов играть не буду. Нечестно, я отдал все — мне не дали вообще ничего.

Глухов: В 98-м я на Арбате пел Дркина — хотел в Европу в очередной раз поехать. Ко мне все время подходили люди: о, а где он, что-нибудь знаешь? Говорили — смотри, если что, ничего не подписывай: все беспокоились, что он сейчас что-нибудь подпишет и продастся. У всех было ощущение, что сейчас рванет. И на самом деле там Пшеничный привел «Видеосервис», и «Видеосервис» тоже искал Дрантю. Он летом приезжал сюда, составлял смету на проект: вписка, репетиционная база, еда музыкантам, звонки на Украину — тысячи две долларов в месяц на тусовку из шести человек. Типа сделаем программу, и все будет круто. Но он приезжал на один день, никто его не успел поймать. А в сентябре случился дефолт, и все договоренности уже были ни к чему.

До некоторых пор в истории Дркина была нелепость, но не было трагедии — что в Москве, что в Лондоне десятки других подобным же образом обивали пороги, чтобы рано или поздно достучаться. Осенью 97-го, после суматошных гастролей, неорганизованных записей, надежд и поражений, Дркин с распухшим горлом уезжает домой, на Украину. В сентябре у Вени появляются первые признаки болезни. В октябре в Луганском онкологическом диспансере поставлен диагноз «лимфогранулематоз» (онкологическое заболевание лимфатической системы). По одной из версий ещё служа в армии, он проспал всю ночь под машиной с чем-то радиационным. И вот спустя годы это что-то себя проявило.
Уехал чтобы…

Чтобы лечь в луганскую больницу на химиотерапии. Чтобы позже в городе с ископаемым названием Антрацит с помощью двух допотопных магнитофонов сделать свою последнюю запись — сложносочиненную сказку «Тае зори», масштабную театрализованную вещь, приводящую всю разрозненную образную систему его песен к единому знаменателю. Чтобы сыграть свой последний концерт на празднике комбината «Стирол», под крики пьяных мужичков, требующих дискотеки, — и таким образом в каком-то смысле предвосхитить путь значительной части бойцов нового русского рока — из подвалов к корпоративам. Чтобы последней спеть в микрофон каленую песню с рефреном «Лети, моя ласточка, пулей в висок».

Тюнина: В какой-то момент стало ясно, что он заболел. У него опухли лимфоузлы под ушами, он меня спрашивает — ты не знаешь, что это? Я говорю — не знаю, но лучше ты езжай к врачу. Он говорит — я думаю, это меня кошка поцарапала. Но опух очень страшно и шарфом заматывал шею, чтобы не было видно. Я говорю — слушай, ну езжай домой, ну надо. В России-то его никто не обслужил бы с украинским паспортом. И они потом еще с Лерычем пили, он никак не мог уехать, потому что ну как — с утра встали, опохмелились, к вечеру уже никакие, какой там поезд. А потом уехал все-таки. И через полгода мне сказали, что он в коме.

Сергей «Фил» Белов (музыкант, гитарист «Дркин-бэнда»): Были слухи, что он служил в ракетной части в Павлограде — и там были какие-то излучения, откуда и рак. Еще со Свердловской рядом был, да и есть, алюминиевый комбинат. Но теперь-то уже не проверишь, что откуда, — слухи это все.

Глухов: Про болезнь до последнего никто ничего не знал. То есть уже когда год делали химиотерапию, тут была полная тишина. Однажды какая-то воронежская девочка туда съездила, вернулась и стала поднимать волну: давайте срочно собирать деньги, у Дркина рак. Это было как раз в 98-м году, весной. Но тут-то тоже не дураки. Позвонили Дркину, мол, говорят, у тебя рак. Он отвечает: «Да вы что, с дуба рухнули? Да все нормально, я тут чуть-чуть заболел, пить запретили, подлечусь — приеду». И закрыли тему.

Овсянников: Пока не выяснилось про болезнь, он сам ничего не говорил, только слухи доходили. А там уже и концерты договаривались делать, и из Москвы мне звонили, мол, где он? А я и не знал. Он еще, когда возвращался, попал в историю в Николаеве: его там обули какие-то бомжи, он доехал в пальто каком-то непонятном, с шишками, с шарфом вокруг головы, ну кошмар какой-то. Потом на полгода он пропал — и потом уже новости, мол, надо помогать.

Кожекин: Последний концерт, когда он уже при смерти был, — это вообще кошмар. На каком-то Дне города в Горловке отыграли три песни, а после этого — дискотека. И слышно, как народ орет: «Танцы, танцы».
19 октября 1997 года Веня Д’ркин крестится с именем Фома. В ноябре проходит первый сеанс лучевой терапии.

Болезнь отразилась на творчестве Д’ркина: многие из позднее написанных («Эныкы-бэныки», «А ты не конь», «Сегодня — чай» («Всё для всего»)) и введённых в репертуар («Детка» (В. Турчанин), более ранняя «Баба в оранжевом») песен являются развёрнутым призывом не тратить время жизни зря.

В 1998 году Д’ркин в перерывах между курсами химиотерапии (которые продолжают проводить, несмотря на отсутствие улучшений) успевает съездить в Мироновку (апрель, попытка электрического проекта с гитаристом Муком из состава группы «Ая»), Алчевск (1—2 мая, два концерта), Белгород (25 мая, концерт в ДК «Строитель»), на «Оскольскую Лиру» (июль, проект «Старички Джазовички») и в Старый Оскол (квартирник 28 июля).

В январе 1999 года Веня записывает на квартире у друзей черновой вариант сказки «Тае Зори» (накладками на двух магнитофонах). Тогда же Литвинов начинает заниматься переписыванием текстов своих песен, их систематизацией.

Овсянников: Там у них, конечно, мрачно было. Воды нет постоянно, еще чего-то. Ну что говорить — в итоге Полина (Литвинова, жена Дркина. — Прим. ред.) продала там квартиру и купила в Воронеже стиральную машинку. Примерно такой уровень. Мы после похорон жили там — ну день сурка просто: выходишь, идешь на рынок, на кладбище еще ходили — все одно и то же. Его потому и мотало, что там делать было нечего. В своем отечестве, сам знаешь. Почему там все и кончилось концертом на дискотеке. Здесь бы он этим не занимался.

Полина Литвинова (вдова Александра Литвинова (Вени Дркина)): Он как будто все всегда чувствовал наперед. В 99-м он уехал в Алчевск записывать «Тае зори» — на какой-то чудовищной аппаратуре у друзей. Притом что это был редкий момент, когда мы могли побыть вдвоем, он же все время тогда был в Луганске, на этих химиотерапиях. И я ему говорю, мол, Др, ну не уезжай, давай побудем вместе. А он говорит: «Полюшка, ну я ж должен вам что-то оставить». Причем так спокойно и серьезно — то есть он понимал, что оставляет много.

Белов: Он, конечно, был сказочник. «Тае зори» — это последняя, но отнюдь ведь не первая. Мы обычно садились вечером, и он на полночи затягивал что-то, песни свои вплетал в повествование. И все это как-то очень лихо привязывалось к местности нашей — каждая сказка была живая и в то же время фантастическая, некая мистерия.

Юрий Рыданский (музыкант, друг юности Александра Литвинова): У нас еще тогда, в самом начале, были сказки, в смысле сказания, от слова «рассказывать». Нельзя говорить, что Дрантя их писал. Он писал уже музыкальные сказки, большую форму. А вот все эти баечки — скорее совместное творчество. Ну, например, первое, что вспомнилось. В стиле Хармса. Однажды Джон Эдисон подошел к Пушкину и сказал: «Пушкин, а Пушкин, ты придумал «Евгения Онегина», а мне-то как жить дальше?» — «Ты бы хотя бы пиво изобрел». Пошел Джон Эдисон и изобрел пиво. Вот Дрантя эти баечки рассказывал во время концертов, чтобы передохнуть, чтобы не рвать глотку… Ну и потом, песни ведь поют все, а сказки никто не рассказывает.

Вероника Беляева: «Тае зори» по драматургии — это практически опера. И арии, и у каждого героя лейтмотив определенный, все было построено очень понятно и правильно.

Глухов: Вот «Тае зори» черт-те на чем записана, два магнитофона, смешные инструменты, детские, и при этом это все равно убедительно звучит. Это же фантастика! Очень трудно удержаться от спекуляций: если была бы студия — … [блин], что бы он записал!

3—4 мая случается кризис, связанный с разрушительным действием химиотерапии, после которого Александр Литвинов чудом выживает. Подруга семьи берёт Венину телефонную книжку и обзванивает все имеющиеся там номера с просьбой о помощи, и тогда начинаются какие-то движения — благотворительные концерты, сборы денег, писем.

Весной 99-го, когда по телевизору показывали первый клип Земфиры, когда никто еще не знал чиновника со смешной фамилией Путин, когда Ольга Арефьева играла концерт в ЦДХ, умирающего Дркина привезли в Москву — и Москва опомнилась. Здесь легко усмотреть даже не иронию судьбы, но какой-то чудовищный сарказм эпохи, показавшей свет в конце тоннеля, когда до выхода из тоннеля оставалось несколько сантиметров. Возникли поклонники. Возникло телевидение. Возник наконец сочувствующий и чувствующий талант продюсер — настоящий, из того самого коварного и непонятного шоу-бизнеса, — и продюсером этим был Александр Шульгин, тогда еще занимавшийся певицей Валерией, которая тогда еще была одной из главных в стране исполнительниц умной поп-музыки, тогда еще работавший с группами вроде «Мечтать» и «Мумий Тролль» — в общем, имевший изрядный вес на российском музыкальном рынке. Парадоксальным образом, как в какой-нибудь плохой провинциальной пьесе, карьерные перспективы пришли к Дркину, когда у него уже не оставалось никаких перспектив жизненных. Смерть, настоящая, не сыгранная, как показывает практика, способна превратить даже плохую провинциальную пьесу в большую трагедию.

Бычков: Это очень трагичная и красивая история. 9 мая 1999 года мне позвонил Рыда и сказал, мол, дело совсем плохо, срочно нужны деньги, причем немаленькие. Там как раз случился кризис, Др потерял около двадцати килограммов за пять дней. У меня никаких финансовых возможностей не было, и я решил позвонить женщине по имени Анчута — она человек взрывной, эмоциональный, очень напористая девушка. Я ей сказал: надо шуметь. Анчута придумала концерт на Старом Арбате, чтобы собрать средства, туда поставили аппарат и кое-как за день чего-то насобирали. Много кто подъехал — Рома ВПР выступал, Умка играла, еще кто-то. Буквально там же подошел человек, которого мы видели первый раз, сказал, что купил машину и не прочь ее погонять. Мы взяли все собранные деньги, долларов 600–800, и поехали в больницу в Луганск. Деньги, конечно, были очень кстати, но было понятно, что в этой больнице его залечат и, можно сказать, уже залечили. На тот момент ему сделали четырнадцать химиотерапий! После двух дают инвалидность.

Алес Валединский (глава лейбла «Выргород», музыкант): Был концерт в «Факеле» 8 мая 99-го — там «Адаптация» играла, еще кто-то. Прямо передо мной сидел гений русского рока Борис Усов с подругой, и они так шумно пили водку, что я покинул зал и стал где-то рядом ходить. И кто-то меня спросил: а ты знаешь, что Веня Дркин в коме? И вот с того момента понеслись созвоны — что надо что-то делать, тащить его в Москву…

Бычков: После возвращения Анчута стала вести переговоры с гематологическим центром на «Динамо». Подписала бумажки, мол, мы все оплатим, у нас куча денег… И поехала забирать его из Луганска. В это время мне позвонили из программы «Взгляд»: давайте сделаем такой же фестиваль на Старом Арбате, нужно картинку снять. Ну что делать? Поехали на Арбат, мои знакомые за два часа в суматохе нарисовали плакат «Россия, спаси поэта, и поэт спасет тебя», я побренчал на гитаре, что-то сказал в микрофон — в общем, за двадцать минут худо-бедно сняли.

Валединский: Была совершенно анекдотическая ситуация — я понимаю, что в это невозможно поверить. Анчута же стучалась куда только можно — «ВИД», «Взгляд» и так далее. Было в том числе и общение с «Нашим радио», и от него остался совершенно анекдотический пересказ. Я в него не верю, но я его ясно помню. Там последовал грубый и некорректный отказ, и якобы отказ был от Козырева, и якобы он был с формулировкой, какую изобличатели жидомасонов будут придумывать и не придумают: «Наши заокеанские хозяева этого не одобрят». Бред, но впечаталось ярко.

За месяц до смерти Вени Саша Непомнящий рассказывал мне о том, как в мае в больницу к фактически агонирующему Вене привели священника, чтобы совершить таинства исповеди и причащения. После причастия — резкое улучшение его состояния. Веня не просто не умер тогда, когда, судя по физическому состоянию, должен был умереть, но спустя несколько дней вставал с постели, начал есть… Почему Господь не исцелил его совершенно, а лишь дал еще три месяца на молитву, на покаяние — это отдельная тема для предположений, да и нужны ли эти предположения?

В эти три месяца Александр Литвинов не расставался с Евангелием и молитвословом. Когда физическое состояние уже не позволяло читать самому, часто просил Полину, чтобы она читала для него.
В конце июня друзья перевозят Д’ркина в Москву в Институт гематологии РАМН, где ставят уже другой диагноз — лимфосаркома, ещё более неутешительный, практически приговор.

Кожекин: Когда узнали, что он умирает, Москва очнулась и попыталась его спасти. Вплоть до того, что было обращение 250 московских школьников лично к Лужкову, чтобы Дркину позволили тут лечиться. Устроили все, да. Но там уже врачи ходят и говорят: чувак, ну ты в принципе уже должен умереть был вчера. Тела уже не было — кости лежат и глаза горят, как в концлагере. Шевелиться не может, ничего не может, при этом говорит: «Пацаны, я встану, все будет нормально». Записки к поклонникам: «Все будет х…» Шутил, радостный был — чтобы родственников не парить. Все держалось на драйве — и после того, как ему сказали, что все, осталось три дня максимум, он держался еще недели две.

Сергей Гурьев (журналист): Оля Барабошкина, с которой я дружу, уже тогда была очень прагматичной, понимала менеджерскую основу. Я ей как-то завел «Крышкин дом», и ей совершенно сорвало каску — она стала говорить, что надо этим человеком заниматься, чем-то помочь. Я отвечаю, мол, да, но он вроде бы уже умирает. И чуть ли не сразу после этого с Барабошкиной встретился Шульгин — у него тогда был какой-то интерес к андеграунду. И у него тоже сорвало каску.

Александр Шульгин: О Дркине я впервые услышал от каких-то знакомых — ну, кто-то из них слушал, сказал мне, как это обычно бывает. Но познакомились мы уже в тот момент, когда возникла эта ситуация — что есть талантливый музыкант, у него есть сложная проблема, и надо что-то делать.

Ольга Барабошкина (промоутер, сотрудничала с группами «Комитет охраны тепла», «Дочь Монро и Кеннеди» и другими): У меня был приятель, который был соседом по даче Саши Шульгина — он в тот момент имел определенный вес, был мужем Валерии, владел своей компанией, издавал пластинки и так далее. И меня с ним познакомили, потому что Шульгину вдруг стал интересен андеграунд, решил попробовать как-то с ним поработать, тогда же был эпизод, когда Шульгин встречался с Неумоевым, — очень отдельная история. Я ему тут же дала диск Дркина, и буквально на следующий день мне позвонил этот мой приятель и сказал — Оля, мы гуляем по Арбату, слушаем Дркина и пребываем в полном восторге. И, мол, Саша считает, что надо попробовать этим человеком заняться — но там вроде бы были какие-то проблемы? Я говорю — да, он болен. Но находится в Москве. Давайте встречаться. Видно было, что Шульгин очень, очень загорелся этим проектом. Очень Веня ему понравился. И он сказал — давайте попробуем, может быть, еще можно что-то сделать.

Глухов: Валерия с Шульгиным помогали, безусловно. Когда Дрантю сюда привезли, во «Взгляде» сделали про него сюжет — и Оля Барабошкина привела Шульгина. Благодаря им, Дрантя лежал на каком-то исключительном положении — при нем разрешили дежурить маме и жене. Они всем, чем надо, помогали. Деньги, ампулы, разговоры с ментами, с моргом, все бумажки — они все это разрулили. Все остальные были в полном ауте.

Бычков: Они возникли тогда, когда дело было уже безнадежно. И я шляпу перед ними снимаю, потому что… Может, они думали, что все поправимо, когда они ввязывались, но, когда они увидели ситуацию, было понятно, что уже все за критической чертой. Но они не развернулись и не ушли, они помогали до конца.

Шульгин: Рассказ про помощь от первого лица в любом случае будет выглядеть бахвальством. Я не хочу про это говорить.

Барабошкина: Шульгин, конечно, пытался Вене поднимать тонус. Начал ему рассказывать про какие-то перспективы, даже какой-то контракт дал читать — ну чтобы у человека появились какие-то стимулы. И действительно, глаза у Вени горели какое-то время. Здесь надо отдать должное Шульгину — он себя проявил очень по-человечески правильно. Там сделать уже, видимо, было ничего нельзя — но можно было постараться, чтобы человек не чувствовал себя покинутым.

Кожекин: Оля Барабошкина дала записи Шульгину, после чего тот сказал: все, покупаем. И Валерия пришла к нему, умирающему, в больницу, зачитала контракт. На что Дркин ответил — что может предложить Москва музыканту, кроме как акт публичного мужеложества? Я этот контракт видел: никаких живых денег, жесткая кабала, все принадлежит лично Шульгину — а родственники на проценте. Но Шульгину надо отдать должное: он и в лечении участвовал, и в похоронах. А Валерия вообще пришла на первый фестиваль памяти в ЦДХ и там что-то спела.

Валединский: Историю с Шульгиным я видел, еще не имея представления ни о каких издательских делах. А как это извне выглядит? Вот издательство выпускает кассету, про которую неизвестно, продастся она или нет. И платит автору шестьдесят долларов за тысячный тираж. Это казалось дикостью — как же так, издатели наживаются на авторах, обманывают! А если изнутри посмотреть — никто ни на ком не наживается, с точки зрения финансовой все занимаются абсолютно бессмысленной деятельностью. Но тогда те суммы, которые предлагал Шульгин, казались дикостью. А условия мне кажутся дикостью до сих пор, хотя это мировая практика — издательства стараются скупить под корень по возможности все. То есть передайте за спасибо все ваше творчество, и прошлое, и будущее, и настоящее. А Венька не хотел подписывать. Можно, наверное, сказать — был неправ, в смысле что человек ничего не сделал ни для популяризации, ни для себя. Но в случае с Шульгиным, конечно же, ничего бы не получилось. Если бы он зацапал права — разве что он бы продал четыре-пять хитовых песен, и какие-нибудь певички бы это пели. Стало бы теплее и легче кому-либо от этого? Сомневаюсь.

Шульгин: Никаких определенных планов на Веню, никаких контрактов у меня не было и быть не могло. Как я могу строить планы с человеком, если мне сказали, что его через месяц не будет? Если он таял на глазах? Мы пытались надеяться на чудо, но с первого же его поселения в больницу все было понятно. Все, что было дальше, — это поддержание жизнедеятельности. И все разговоры, которые велись, — они велись именно в этих ободряющих целях, мол, Веня, встанем, поедем, все будет хорошо, еще запишешь альбомы, еще концерты будут и так далее. Просто чтобы поддержать человека.

В 1999 году в больнице, в промежутке между химиотерапиями, Веня устроил ревизию песен и распределил их по семи альбомам. Вот список кораблей, отправившихся к нам из платоновского Эйдоса: «Дули две», «ТиБиБо», «Тае Зори», «Волос», «Анютины глазки», «Джазики. Романсики. Блюзики», «Время и стекло».
Ещё полтора месяца в Москве врачи борются за жизнь Вени, но 11 августа его выписывают без надежды на выздоровление. А лечащий врач сказал Полине: “Ему осталось два часа”.

Бычков: Дня за два-три до смерти Шульгин с Валерией привезли адвоката и контракт — два контракта, под исполнительские и авторские права. Контракты были достаточно объемные, они были написаны под него, под Дра. Они не были какие-то обдираловские, это скорее была благотворительность. Но Др к этому времени уже приходил в сознание в день минут на двадцать, и за эти двадцать минут он не мог осознать ситуацию. Это было уже на даче под Королевом, куда его привезли, потому что врачи уже разводили руками, а он очень хотел на воздух. Ну я ему читал… Я говорил, что, конечно, это бизнес-соглашение, тут на трезвую голову черт ногу сломит… Хотя они привезли адвоката, если что, все можно было разузнать. Тем не менее Дыр не решился подписывать документы, связанные с его творчеством и с его семьей, до конца не понимая, о чем идет речь. Он ничего не подписал и буквально через два дня умер.

Кожекин: Когда он умирал, было ощущение, что умирает такая величина! Что сейчас все бросятся эти песни искать и слушать. Валерия с Шульгиным очень сильно это ощущение подогревали. Ничего подобного, год после смерти стояла полная тишина.

Беляева: Для огромного количества людей просто поверить в то, что он умер, было очень тяжело. Все бегали по врачам, пытались помочь, концерты устраивали. А популярность эта — она пришла поздно, когда уже все закончилось.
Сашу — Фому — причастили и соборовали, забирая из больницы. Вместо двух часов он прожил девять дней. Снова состояние в какой-то степени улучшилось. С этим диагнозом умирают в неимоверных мучениях, а у Саши болей в последние дни не было вообще. Врачи говорили, что так не бывает.

В последние дни, по словам Полины, он уже общался с иным миром. Видел и слышал то, чего не видели другие, причем это не было бредом — он был в ясном сознании. Несколько раз видел что-то темное, что его пугало — “Пэм, разгони их”. Полина читала молитвы, Евангелие — они исчезали. В ночь на 21 августа он сказал ей: “Пэм, я пошел…”, повторил несколько раз “я пошел”, “я ухожу…” — до этого он еще никогда не говорил о приближении смерти. “Ты что, как же мы с Денькой без тебя?!” В ответ — “ничего, на вас огня хватит”. Они прощались, а потом она сказала ему: “Давай молиться, чтобы Господь исцелил тебя. Вот увидишь, сейчас мы помолимся, а завтра этой болезни не будет”. Он попытался приподняться, и они молились вместе… (В предыдущую ночь он сам сказал “давай помолимся”, только не жене, а матери, Майе Степановне, дежурившей у его постели.) Огромный труд для него представляло осенить себя крестным знамением: он уже почти не владел руками.

Днем он лежал на раскладушке во дворе подмосковной дачи родственников. Был безветренный солнечный день. В 6:25 вечера непонятно откуда очень резкий порыв ветра. В секунду этого порыва ветра он поднял глаза к небу, и больше не закрыл их. Сердце остановилось.

21 августа 1999 года Веня Д’ркин умер в городе Королёв (Московская область), 25 августа его похоронили в городе Свердловске Луганской области.

Тюнина: Он был очень редкий человек, очень позитивный. Очень искренний. Не без кокетства, безусловно, — он был обаятельный, девчонки от него пищали все. Такое солнце на нашем небосклоне. Он просыпался, начинал суетиться, и с ним рядом находиться было очень приятно. Постоянно находился в творчестве, постоянно что-то придумывал, постоянно какие-то штуки, какие-то фразы. Словосочетания какие-то чудные. Он не напрягал при этом — бывают люди, которых прет до того, что с ними уже сложно становится. Очень легкий человек. Уже когда он умер, только тогда мы осознали, что такое он был, — ну правда, как будто солнце зашло, стало темно и холодно.

Леонид Федоров: Дркина я послушал задним числом, когда он уже умер. И помню, что был ошарашен — я не знал, что у нас есть такие люди. То есть это можно было предположить, конечно, но мне было удивительно, что при его жизни я о нем ничего не слышал.

Валединский: Тогда, в 99-м, я придумал идиотскую пафосную формулу — что для меня лично Венька оправдал 90-е, как Башлачев оправдал 80-е. Мы же во всем этом варились с 92-го: квартирники, песни, каждый куда-то лез, что-то пытался делать, все куда-то ломились, бились с собой, пытаясь из себя при помощи окружающих чего-то сотворить — все именно в этой сфере, грубо говоря, акустического рока. А потом пришел Венька.

Шульгин: Он был чрезвычайно яркой личностью, которая могла бы что-то совершить. И то, что у нас осталось, — это настолько малая толика от того, что могло бы быть сделано, что даже трудно об этом рассуждать. Не думаю, что он мог бы стать массовой фигурой порядка Земфиры. У Земфиры все-таки первый альбом, с которого все началось, — это были абсолютно хиты для танцплощадок. У Вени не было такого большого массового продукта. Другой вопрос, что, наверное, он смог бы делать и то, за чем бы пошел народ.

Бычков: У меня в его судьбе не было никаких сомнений. Когда я в какой-то момент уехал в Москву без группы, я музыкантам сказал совершенно определенно: если вы хотите куда-нибудь вылезти, цепляйтесь за Дыра, пока у него нет нормального состава. Все его концерты заканчивались аншлагом и продолжались потом еще дня три по общагам и квартирам. И сейчас он был бы в десятке самых популярных исполнителей, однозначно. У него для этого было все. И харизма, и незаурядный материал, и умение работать. Про то, что он все время пил, — это легенда. Он пил тогда, когда позволяла ситуация.

Кожекин: Если бы он не заболел и не помер, вообще иначе бы вся музыка здесь сложилась. Он бы был по популярности на уровне Шнура. Наверняка, все это бы пошло немножко в сторону Трофима — ну или в сторону Хоронько, только с легким деревенским оттенком и малороссийским акцентом. И все бы это принималось на ура.

Барабошкина: На тот момент мне казалось, что из Вени реально можно было бы сделать такого… Ну я не хочу говорить грубых и циничных фраз, но из него можно было бы сделать нормального артиста второго эшелона. То есть до первого эшелона он бы недотянул, потому что все-таки у него целевая аудитория со своей специфической ментальностью, то есть он, по-моему, был все-таки больше бард, чем рокер. Но тем не менее — и мы об этом с Шульгиным говорили — если оформить это грамотными аранжировками, можно было бы сделать хороший проект. У нас же есть барды, которые успешны, тот же Митяев, пожалуйста. Но я даже не знаю, с кем из нынешних Веню можно сравнить. Он же еще красавец был реальный с потрясающей фактурой, такой парень, что просто ух.

Гурьев: Когда он умер, было еще такое ощущение экзистенциального толка, что человек такого таланта — он здесь не выживает. Ну это уже такие мистические представления, связанные с трагической судьбой страны и так далее. Если человек талантлив, но не может оказывать большого влияния на страну — такой может существовать. А вот человек, который реально мог бы в большом масштабе что-то сделать, улучшить глобально мир и Россию, — не жить ему. Не дадут ему выжить силы судьбы.

После смерти Вени был организован «Неформальный Фонд Вениамина Д’ркина», который занимается сбором и оцифровкой аудио- и видеоматериалов, реставрацией записей и распространением творчества.

В память о Вене Д’ркине проводятся музыкальные фестивали ДрФест, Вестень Свят Лета и Веничкина радуга.

На Донбассе существует литературное объединение «Стражи весны» (название взято из песни Вени «Ода розовым псам»), издающее ежегодный альманах «Вольные стражи весны».

Сын Саши Литвинова Денис закончил Тимирязевскую Академию в Москве по специальности “Микробиология”. Считает себя прежде всего учёным, но иногда выступает на ДрФестах с редкими песнями отца.

Дискография

Подавляющее большинство записей, кроме «Крышкин дом», «Всё будет хорошо» и нескольких бутлегов, вышли после смерти Д’ркина на лейбле «ДрДом».

1989 — «Донецк`89» [2005, ДрДом]
1990 — Концерт в Мироновке, акустика [2005, ДрДом]
1990 — «Мироновка». Д’ркин & группа «Ая» [2005, ДрДом]
1991 — «Донецкая бобина». Запись для Сергея Баряка, 15 декабря 1991 года [2005, ДрДом]
1996 — «Крышкин дом» [2006, Выргород]
1996 — Квартирник у Шабаева, Луганск, 17 марта 1996 года [2005, ДрДом]
1996 — «Луганск студийный». Запись Игоря Шабаева, 17 апреля 1996 года [2005, ДрДом]
1996 — Дебют в Театре песни «Перекрёсток», Москва, 16 октября 1996 года [2011, ДрДом]
1996 — «Коллапс». Концерт в Театре песни «Перекрёсток», Москва, 3 ноября 1996 года [2015, Выргород]
1996 — Домашний концерт у Макса Кротова, Москва, 6 ноября 1996 года [1998, Оберегъ]
1996 — «ДрДом». Квартирник в Старом Осколе у Михаила Машкары осенью 1996 года [2003, ДрДом]
1996 — Концерт в «Intoyo Club», декабрь 1996 года [2006, ДрДом]
1996 — Песни Брайна, Луганск [2005, ДрДом]
1997 — «Всё будет хорошо» («Дули две») [1997, Колокол, на CD -2015, Выргород]
1997 — Концерт в Театре песни «Перекрёсток», Москва, 29 января 1997 года [2006, ДрДом]
1997 — «Троицк». Концерт в Выставочном зале КТЦ «Тринити», Троицк, 2 февраля 1997 года [2006, ДрДом]
1997 — Квартирник на Арбате у археологов, Москва, 6 февраля 1997 года [2006, ДрДом]
1997 — «Сельхоз». Концерт в Луганском сельскохозяйственном институте 27 февраля 1997 года
1997 — Концерт в рок-клубе на Басманке, Москва, 22 марта 1997 года [2012, ДрДом]
1997 — Концерт на радио «РаКурс», Москва, 23 марта 1997 года
1997 — «Ok Club». Концерт в Обнинском компьютерном клубе 29 марта 1997 года [2002, Выргород ]
1997 — «Запись для Дяди Коли», Воронеж, апрель 1997 года [2006, Выргород]
1997 — Концерт в кинотеатре «Юность», Воронеж, 24 апреля 1997 года
1997 — «Апекс». Концерт в ЦКиБ «Апекс», Воронеж, 3 июня 1997 года [2002, Отделение “Выход”]
1997 — Концерт в «Юности», Харьков, 7 июня 1997 года
1997 — Концерт на Басманке, Москва, 12 сентября 1997 года
1997 — Квартирник на Покровке, Москва, 16 сентября 1997 года [2006, ДрДом]
1997 — Концерт в Николаевском театре кукол, октябрь 1997 года
1998 — «Алчевск». Концерт в Алчевске, кафе «Час пик», 1 мая 1998 года [2003, ДрДом]
1998 — «Вернулся с неба…» Белгородский концерт 25 мая 1998 года [1999, NTS Media Studio]
1998 — «Антрацит». Концерт в Антраците. («В гостях у Стаса») [2006, ДрДом]
1998 — «Старички-джазовички». Галаконцерт «Оскольской Лиры» 27 июля 1998 года [2004, ДрДом]
1998 — Последнее выступление. Концерт в Горловке, сентябрь 1997 года.
1999 — «Тае Зори» [2015, Выргород ]

Посмертные сборники
2005 — «Песни, сказки. Часть 1» [2005, ДрДом]
2005 — «Песни, сказки. Часть 2» [2005, ДрДом]
2006 — «Редкие записи» [2006, ДрДом]
2006 — «Анютины глазки»
2006 — «Волос»
2006 — «Джазики, романсики и блюзики»
2006 — «Время и стекло»
2006 — «ТиБиБо»
2006 — «Чужое» (Веня Д’ркин исполняет песни других авторов)
2007 — «Две деньги» [2007, ДрДом, Выргород]

Подготовил Евгений Бунтов.
Список использованной литературы (Огромное спасибо авторам):
Александр Горбачев, Илья Зинин. Песни в пустоту. — М.: АСТ, 2014
Струев Димитрий, протоиерей. Его имя было Фома. 01.01.2008// Православный журнал “Фома”.
Жизнь и творчество Вени Д’ркина // Гавриков В. А. Русская рок-поэзия: текст и контекст, № 10 / 2008

Фотографии взяты из открытых источников в сети Internet.

Послушать композиции можно здесь –  и в анонсе данной статьи.

Сообщество поклонников Вени (ДрДом) в социальной сети ВКонтакте –